А посмотреть хотелось – ибо последние постановки Богомолова сильно заинтересовывали и компоновкой текста, и способами донесения его до зрителей.
Не считаю себя такой уж умной… но чертовски нравилось, как Богомолов, вкладывая в свои спектакли бездны смыслов, один из них, самый грубый и обидный, «красит» максимально ярко и выставляет напоказ, поддразнивая дураков…
На этот раз напоказ выставлено тоже грубое и… даже не обидное, а, скорее, пованивающее – как та элегантная дымящаяся какашка. Ох, и попадет же за нее (ну, и за много что еще) режиссеру от зрителей-критиков и критиков-критиков!
А вот я хочу посмотреть спектакль снова – ну, когда это получится… И хочу иметь текст, что произносится со сцены: уж очень он изящно заверчен и густо проперчен (это как всегда у Богомолова).
К тому же во время просмотра не было у меня впечатления неделимого единства зрелища (вплоть до того, что после первого действия показалось: всё, тема завершена, стоит точка… или пусть многоточие – но оно вполне на месте).
Но… вот сейчас прошли почти сутки с прогона, и действие для меня началось «склеиваться», оставляя невостребованными лишь малые чужеродные черепки.
Вообще – два действия «Гаргантюа и Пантагрюэля» - это как две разные постановки, только частично объединенные общими героями.
И даже элементы декорации «зеркально» поменялись местами… и всерьез изменился ритм и общий посыл спектакля.
История в первом действии (она рассказана слепым сказочником Гомером Ивановичем/Сергей Епишев) – более забавная, игровая, чему не мешает ни сцена смерти при родах матушки Пантагрюэля, ни безразмерно длинные монологи: то с перечислением родословной Великанов, то с описанием того, что огромный малыш ел на завтрак, обед и ужин, то с рассказом о том, как выглядел гульфик на первых его штанишках.
Персонажи словно бы играют: то в слова, резво смешивая «французский с нижегородским», то в ситуации (вот они – имеющиеся в наличии, но оторванные рука и нога, вот он – проглоченный в зевке учитель географии), то в предметы – мячик, юла, неваляшка или гигантская дымящаяся какашка.
Второе действие – когда игры заканчиваются и начинаются философские и псевдофилософские разговоры, а также расширение окружающего мира. Правда, герои «расширяют» его, практически не вставая с дивана…
Но тут мне вспомнился забытый (ибо сыгран он был всего 5 раз) «Дон Кихот» Козака в театре Станиславского – там тоже герои путешествовали и совершали подвиги, никуда со двора не выходя… но и простая попытка фантазировать признавалась окружающими, как невозможный грех.
А еще – любимый мой «Суер» в театре Эрмитаж, в коем невероятная команда фрегата открывала фантастические острова, включая лишь собственную выдумку и вплетая в нее реальную жизнь.
Герои «Гаргантюа и Пантагрюэля» тоже путешествуют между островами, но которых то происходят чудесные исцеления песенкой Мерилин Монро, то «размораживаются» самые главные слова, и это – «я люблю тебя»…
А остров, на котором от света умер фонарь и Волшебная Бутылка произнесла Заветное Слово: « Thrink»… со своими Феями и Единорогами вполне мог оказаться тем Островом Истины, что когда-то искал капитан Суер-Выер…
Но, может быть, Остров Истины у Пантагрюэля был другой: тот, на котором он встретился со старым и порядком выжившим из ума, но отчаянно любимым отцом.
И с мертвой мамой, объяснившей взрослому своему малышу, что смерть – она как детская игра в прятки, и только спрятаться в ней нужно так, чтобы никто тебя не нашел. И навсегда.
А в финале спектакля умрет не только Фонарь, но и все Великаны.
И кончится сказка, оставив легкой тенью грусти эстрадную песенку про «маленькую страну»…
Печально.
И вообще этот спектакль в большой степени печальный…
Но и странный, конечно. У кого-то я прочла, что сначала в зале краснеют женщины и смеются мужчины…. Потом – наоборот. А потом они вместе смеются… да нет, пожалуй – ржут.
И печалятся все вместе.
Кроме тех, конечно, кто от этого смелого и неожиданного сценического воплощения раблезианских фантазий закрывает носы.
Или – еще хлеще: как Тамара, убегает из зала с криком «Халтура!».
А от меня – огромная благодарность за абсолютную точность и тонкость сценического рисунка (вот посмотрю как-нибудь спектакль во второй раз – может, и совсем не останется у меня «лишних» фрагментов).
Чонишвили, Вержбицкий, Мороз, Епишев – потрясающие!
А Розу Хайруллину отдельным низким поклоном благодарю за созданный ею образ приходящей и уходящей Тоски, а также перевод с фонарского на русский язык стихотворения «Горные вершины спят во тьме ночной».
Ну, и отдельный респект (тому, кто это придумал) за родное мое Орехово-Борисово, так естественно вставленное в текст Рабле.
А если кому не нравится фраза, что так подходит к спектаклю - «Что естественно – то не стыдно», пусть скажет мне, что значимее и прекрасней – первая какашка младенца для его родителей или гениальная рифма для поэта?
И еще: может ли кто-нибудь думать о той же поэзии и вообще о прекрасном, если, напрягается из последних сил, выкидывая из своего организма отбросы?
Вот так-то…
Конечно, направо-налево и постоянно обо всем об этом не стоит говорить… Но раз уж ЭТО есть – чего ж вид делать, что нету.
Кстати: практически все вопросы по содержанию спектакля таки не к Константину Богомолову, а к Франсуа Рабле.
